Неточные совпадения
Во время разлуки с ним и при том приливе любви, который она испытывала всё это последнее время, она воображала его четырехлетним
мальчиком, каким она больше всего любила его. Теперь он был даже не таким, как она оставила его; он еще дальше стал от четырехлетнего, еще вырос и похудел. Что это! Как худо его лицо, как коротки его волосы! Как длинны руки! Как изменился он с тех пор, как она оставила его! Но это был он, с его формой головы, его
губами, его мягкою шейкой и широкими плечиками.
Очень милый
мальчик, — сказала она, и плутовская улыбка сморщила ее
губы.
— Пусти, пусти, поди! — заговорила она и вошла в высокую дверь. Направо от двери стояла кровать, и на кровати сидел, поднявшись,
мальчик в одной расстегнутой рубашечке и, перегнувшись тельцем, потягиваясь, доканчивал зевок. В ту минуту, как
губы его сходились вместе, они сложились в блаженно-сонную улыбку, и с этою улыбкой он опять медленно и сладко повалился назад.
Второй Ивин — Сережа — был смуглый, курчавый
мальчик, со вздернутым твердым носиком, очень свежими, красными
губами, которые редко совершенно закрывали немного выдавшийся верхний ряд белых зубов, темно-голубыми прекрасными глазами и необыкновенно бойким выражением лица.
Но бедный
мальчик уже не помнит себя. С криком пробивается он сквозь толпу к савраске, обхватывает ее мертвую, окровавленную морду и целует ее, целует ее в глаза, в
губы… Потом вдруг вскакивает и в исступлении бросается с своими кулачонками на Миколку. В этот миг отец, уже долго гонявшийся за ним, схватывает его, наконец, и выносит из толпы.
Мальчики ушли. Лидия осталась, отшвырнула веревки и подняла голову, прислушиваясь к чему-то. Незадолго пред этим сад был обильно вспрыснут дождем, на освеженной листве весело сверкали в лучах заката разноцветные капли. Лидия заплакала, стирая пальцем со щек слезинки,
губы у нее дрожали, и все лицо болезненно морщилось. Клим видел это, сидя на подоконнике в своей комнате. Он испуганно вздрогнул, когда над головою его раздался свирепый крик отца Бориса...
Он засмеялся и внезапно обнял ее и поцеловал в
губы, как, бывало, делывал
мальчиком. Она вырвалась от него и вытерла рот.
И оттого у
мальчика всё больше и больше распухали
губы, и он делал большие усилия, чтобы не заплакать, полагая, что плакать в таких случаях стыдно.
Это был молодой
мальчик, серо-бледный, с синими
губами.
Тридцать лет тому назад Россия будущего существовала исключительно между несколькими
мальчиками, только что вышедшими из детства, до того ничтожными и незаметными, что им было достаточно места между ступней самодержавных ботфорт и землей — а в них было наследие 14 декабря, наследие общечеловеческой науки и чисто народной Руси. Новая жизнь эта прозябала, как трава, пытающаяся расти на
губах непростывшего кратера.
Он сам кормил ребенка, держа его на коленях у себя, — пожует картофеля, хлеба и кривым пальцем сунет в ротик Коли, пачкая тонкие его
губы и остренький подбородок. Покормив немного, дед приподнимал рубашонку
мальчика, тыкал пальцем в его вздутый животик и вслух соображал...
— Хоть бы сухарь, — говорит один из них, молоденький
мальчик с едва пробивающимся пушком на
губах.
Схватив ее за плечо, рядом с нею стояла Софья, без шляпы, с растрепанными волосами, поддерживая молодого парня, почти
мальчика. Он отирал рукой разбитое, окровавленное лицо и бормотал дрожащими
губами...
Полозов двинулся вперед, Санин отправился с ним рядом. И думалось Санину —
губы Полозова опять склеились, он сопел и переваливался молча, — думалось Санину: каким образом удалось этому чурбану подцепить красивую и богатую жену? Сам он ни богат, ни знатен, ни умен; в пансионе слыл за вялого и тупого
мальчика, за соню и обжору — и прозвище носил «слюняя». Чудеса!
Людмила торопливо целовала Сашины руки от плеч до пальцев, и Саша не отнимал их, взволнованный, погруженный в страстные и жестокие мечты. Обожанием были согреты Людмилины поцелуи, и уже словно не
мальчика, словно отрока-бога лобзали ее горячие
губы в трепетном и таинственном служении расцветающей Плоти.
Отдохнув за время словесной брани, разгорячась обидами, они снова бросаются друг на друга, ухая и подвизгивая, разбивая носы и
губы. Теперь дерутся на глазах старших, и каждому
мальчику хочется показать свою удаль, силу и ловкость.
Потом явилась дородная баба Секлетея, с гладким лицом, тёмными усами над
губой и бородавкой на левой щеке. Большеротая, сонная, она не умела сказывать сказки, знала только песни и говорила их быстро, сухо, точно сорока стрекотала. Встречаясь с нею, отец хитро подмигивал, шлёпал ладонью по её широкой спине, называл гренадёром, и не раз
мальчик видел, как он, прижав её где-нибудь в угол, мял и тискал, а она шипела, как прокисшее тесто.
— Ага, мошенник, попался! Давай-ка его сюда! — закричал Глеб, у которого при виде
мальчика невольно почему-то затряслись
губы. — Пойдем-ка, я тебя проучу, как щепы подкладывать да дома поджигать… Врешь, не увернешься… Ребята, подсобите стащить его к задним воротам, — заключил он, хватая
мальчика за шиворот и приподымая его на воздух.
Когда учитель, человек с лысой головой и отвислой нижней
губой, позвал: «Смолин, Африкан!» — рыжий
мальчик, не торопясь, поднялся на ноги, подошел к учителю, спокойно уставился в лицо ему и, выслушав задачу, стал тщательно выписывать мелом на доске большие круглые цифры.
— Зворыкин из трактира! — возглашал
мальчик и катился по двору, бессильно болтая руками и ногами, тупо вытаращив глаза, противно и смешно распустив
губы. Останавливался, колотил себя в грудь руками и свистящим голосом говорил...
Из коридора выбежала бледная Анна Анисимовна: она было сердито взяла Бобку за чубок, но тотчас же разжала руку, схватила
мальчика на руки и страстно впилась
губами в его розовые щеки.
Я сам слышал, как этот добрейший старик просил Жеванова сделать ему большое одолжение, которого он никогда не забудет, — заняться рисованьем с бедным
мальчиком, который очень тоскует по матери, — и Жеванов занимался со мной; но ученье не только в этот раз, но и впоследствии не пошло мне впрок; рисованье кружков, бровей, носов, глаз и
губ навсегда отвратило меня от рисованья.
Артамонов сказал это, желая напомнить Никите о тягостной ночи, когда Тихон вынул его из петли, но думая о
мальчике Никонове. Монах не понял намёка; он поднёс рюмку ко рту, окунул язык в вино и, облизав
губы, продолжал жестяными словами...
Катерина Львовна подперлась рукою и стала смотреть на шевелящего
губами Федю, и вдруг словно демоны с цепи сорвались, и разом осели ее прежние мысли о том, сколько зла причиняет ей этот
мальчик и как бы хорошо было, если бы его не было.
В Ваське тоже этого нет, и хотя он кричит и дерется, но все лошади знают, что он трус, и не боятся его. И ездить он не умеет — дергает, суетится. Третий конюх, что с кривым глазом, лучше их обоих, но он не любит лошадей, жесток и нетерпелив, и руки у него не гибки, точно деревянные. А четвертый — Андрияшка, еще совсем
мальчик; он играет с лошадьми, как жеребенок-сосунок, и украдкой целует в верхнюю
губу и между ноздрями, — это не особенно приятно и смешно.
Мысль о страдании человека, которого он знал так близко, сначала веселым
мальчиком, школьником, потом взрослым партнером, несмотря на неприятное сознание притворства своего и этой женщины, вдруг ужаснула Петра Ивановича. Он увидал опять этот лоб, нажимавший на
губу нос, и ему стало страшно за себя.
Мальчик ушел. Арбузов долго сидел на кровати, спустив на пол ноги, и прислушивался, глядя в темные углы, к своему сердцу, все еще бившемуся тревожно и суетливо. А
губы его тихо шевелились, повторяя раздельно все одно и то же, поразившее его, звучное, упругое слово...
— Умница, паинька-мальчик, хорошо себя вел, — услышал я тихий шепот. В темноте моя рука схватила ее руку. Темнота вдруг придала мне необыкновенную смелость. Сжав эти нежные холодные пальчики — я поднес их к
губам и стал быстро и жадно целовать. В то же время я твердил радостным шепотом...
— Молодец
мальчик… молодец
мальчик… — забормотал дядя, отнимая от моих
губ руку и гладя меня по голове. — Тебя Андрюшей зовут? Так, так… М-да… клянусь богом… Учишься?
Мальчик опять дернул деда за рукав, и его лицо уже совершенно преобразилось. Глаза сверкали,
губы улыбались, на бледно-желтых щеках, казалось, проступал румянец.
— Его святая воля… Он лучше знает, — ответила прачка, и
губы ее снова запрыгали от рыданий. — Батюшка мой, спасибо тебе, что жалел
мальчика!..
Это маленький, девятилетний
мальчик с догола остриженной головой, пухлыми щеками и с жирными, как у негра,
губами.
Ta самым серьезным образом ответила на его поцелуй, громко и вкусно чмокнув
губами. Потом быстро сползла с плеча
мальчика, дотянулась до кармана его куртки и, запустив туда лапу, с торжествующей миной извлекла из него небольшой кусок сахару.
Пришли с охоты старшие
мальчики — восьмиклассник Леля, брат Володи, и семиклассник Митя Ульянинский, племянник хозяйки. Митю я уже знал в Туле. У него была очень узкая голова и узкое лицо, глаза умные,
губы насмешливые. Мне при нем всегда бывало неловко.
В кухне прочистилось; чад унесло; из кухаркиной комнаты, озираясь, вышел робко лавочный
мальчик; у него на голове опрокинута опорожненная корзина. Она закрывает ему все лицо, и в этом для него, по-видимому, есть удобство. Кухарка его провожает и удерживает еще на минуту у порога; она молча грозит ему пальцем, потом сыплет ему горсть сухого господского компота, и, наконец, приподнимает у него над головою корзинку, берет руками за алые щеки и целует в
губы. При этом оба целующиеся смеются.
Около вагона младший унтер-офицер прощался с женою и плакал, как маленький
мальчик; усатое загорелое лицо было залито слезами,
губы кривились и распускались от плача.
Малину чистили сами
мальчики, и потому немудрено, что носы и
губы всех троих лакомок казались разбитыми благодаря красному соку ягод, запачкавшему их.
Не получая ответа, он тотчас вскочил с постели и, подойдя к кроватке Юрика, с озабоченным видом наклонился над
мальчиком. Вмиг две горячие детские ручонки схватили его руку и поднесли к
губам, обливая ее слезами.
Невысокий человек медленно подвигался, опираясь на плечо санитара и волоча левую ногу; он внимательно смотрел вокруг исподлобья блестящими, черными глазами. Увидел мои офицерские погоны, вытянулся и приложил руку к козырьку, — ладонью вперед, как у нас козыряют играющие в солдаты
мальчики. Побледневшее лицо было покрыто слоем пыли,
губы потрескались и запеклись, но глаза смотрели бойко и быстро.
Бояре с ужасом посмотрели друг на друга. Один дьяк Курицын не показал на лице малейшего знака удивления или страха: только
губы его означали глубокое презрение. Не стоило тратить слов против рыцаря; муж не вступает в спор с
мальчиком. Варфоломей ковыльнул ножкой и, сделав из своей фигуры вопросительный знак, примолвил...
Но
мальчик все молчал и только еще крепче сжал
губы. Глаза его с выражением мрачного упорства встретились со взглядом отца, который встал с кресла и подошел к нему совсем близко.
Лицо
мальчика пылало. Задыхаясь, следил он за
губами отца, как будто читал на них его слова. Наконец, он произнес шепотом, за которым чувствовался с трудом скрываемый восторг...
— Не лечить ли уж кого из ваших слуг? Боже сохрани! Раз вздумал один здешний барон, старичок, полечиться у него: как пить дал, отправил на тот свет! Да и
мальчик баронский слуга, которого он любил, как сына, лишь приложился к
губам мертвого, чтобы с ним проститься последним христианским целованием, тут же испустил дух. Так сильно было зелье, которое Антон дал покойнику!
Юрка отвернулся, закусил
губу и хлестнул вожжою лошадь.
Мальчик не отставал. Вязнул ногами в талом снеге, останавливался в раздумьи и опять бежал следом, и повторял, плача...
Рост крошечный, как рост пятнадцатилетнего
мальчика; худ точно скелет, но обтянутый не кожею, а вылинявшею и выветренной набойкой;
губ нет вовсе — открыты два ряда превосходных белых зубов; нос тоненький и свернувшийся, как корешок у сухой фиги; два глаза небольшие, круглые, как у птицы, и оба разного цвета, как у знаменитого Анастасия Дирахита: в одном глазе зрачок чистый, голубой, а в другом весь испещрен темными штрихами и крапинами, и оттого кажется коричневым; бороденка и волосы на голове — это всё какие-то клочья.
И вдруг
губы его задергались, искривились, как у маленького
мальчика, и слезинки запрыгали по редкой бороде. Он поспешно оперся локтем о колено и закрыл рукою лицо от солдат.
фальшиво пропел он, нелепо оттягивая нижнюю
губу. — Верьте;
мальчик, в начальство, верьте, что и тут япошек разобьем, и Порт-Артур удержим, и балтийскую эскадру доведем…
Петя был теперь красивый, румяный, пятнадцатилетний
мальчик с толстыми, красными
губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.